«Война со многих сняла маски»: как художник Юрий Ваткин прожил 72 дня в оккупации под Харьковом
В село Черкасские Тишки под Харьковом российская армия пришла в первый же день войны, 24 февраля. Часть войск расположилась буквально в 500 метрах от дома и студии художника Юрия Ваткина, где он находился с 18-летним сыном Ильей. «Не бойтесь, через 3-4 дня все это закончится», – убеждали жителей незваные «освободители». Но «это» не закончилось ни через три дня, ни через три недели, ни через три месяца.
По сегодняшний день дома местных находятся под огнем российской армии, сам же Юрий, на момент выхода этого материала, спустя 72 дня в оккупации, вместе с сыном наконец-то смог выехать в Харьков к своей жене и теперь находится в относительной безопасности. В студии художника в Черкасских Тишках осталась большая часть его картин, некоторые из них соседям удалось вынести, однако их дальнейшая судьба остается под вопросом.
Как они выживали под не прекращающимся огнем, при отсутствии связи и продуктов, как, рискуя жизнью, он передавал информацию о расположении российских войск ЗСУ и как война отразилась на его творчестве – своей личной историей Юрий поделился с INSIDER.UA.
Все началось утром, в районе 4–5 часов. Началось со страшного грохота, земля и дом буквально двигались, а со стороны Белгорода все сверкало. Свет исчез сразу. Село наше находится в приграничной зоне, все соседи выбежали на улицу, сразу стало понятно: война. Что делать дальше, было неясно. На тот момент еще был интернет и в соцсетях уже появилось видео, как путин объявляет так называемую «спецоперацию». Звучало мнение, что он якобы ограничится Луганской и Донецкой областями и сюда войска не войдут – в это попросту никто не верил.
Но очень быстро, буквально в течение нескольких часов вражеская техника уже проехала по улицам нашего села и в районе окружной дороги начался бой. Видео сразу попало в телеграмм-каналы, все жители стояли на улицах, некоторые сразу собрались и куда-то поехали. Моя жена в это время была в Харькове, я сразу ей позвонил, но выехать к ней не успел, оставалось наблюдать за происходящим и с каждым днем было все непонятнее, лично мне – зачем? Причины всего этого. Мне казалось, здравый рассудок это объяснить не может, все было как в ужасном сне.
Уже на следующий день появилось очень много солдат и техники, они были буквально повсюду. Всем велели не выходить из домов, потому как «через два-три дня все это закончится». Я немало читал о различных войнах и не понимал, как можно город такого масштаба взять за три дня? Все было как в плохом боевике, впоследствии время показало, насколько ошиблись россияне и их правительство.
Я сознательно пошел на риск и отправил нашим геолокацию расположения российских войск и техники.
На третий день исчезла мобильная связь и интернет, но я нашел точку, где он худо-бедно ловил и смог читать информацию из телеграмм-каналов вроде «Трухи». Эта возможность связи впоследствии позволила немного помочь в борьбе с оккупантами – я сознательно пошел на риск и отправил нашим геолокацию расположения российских войск и техники, впоследствии по ним нанесли точные удары. Наводчика искали по всему селу, благо лично я подозрений не вызвал.
Первый месяц было очень холодно, шел снег. Газ был, но газовые котлы, зависимые от электричества, не работали. Мы спали на полу в кухне и все 72 дня – в одежде, на тот случай, если прилетит снаряд и нужно будет быстро выбежать. Подвала в доме у нас нет, так же, как у большинства соседей – все, кто остался, жили примерно в тех же условиях.
В начале второго месяца оккупации, видимо, в результате обстрелов, повредили газовую трубу и все в селе готовили на костре. Происходящее все больше напоминало усложняющийся многоуровневый квест по выживанию.
Выехать можно было только в сторону россии, в сторону Украины не выпускали. С первых дней оккупанты расположили массу своей техники повсюду: на хоздворах, полях, промышленных объектах, вроде завода по заморозке продуктов или мясного цеха. Они постоянно вели огонь в сторону Харькова, из всего, что только можно представить. Постоянный грохот, дом словно плавает в пространстве. Темные, страшные, холодные ночи, не прекращающаяся стрельба… Это было жутко.
Позже, когда Украина начала стрелять в ответ и появилось понимание, что наши попадают, стало как-то легче на душе. Все на улице четко различали, когда стреляла украинская сторона, вслушивались, куда «прилетает».
С провизией, в связи с тем, что в современном мире никому в голову не могло прийти, что на нас нападут, никто не делал особых запасов, даже минимальных, что сразу сказалось на питании. Если в первые несколько дней все как-то держались, потом стало уже откровенно тяжко.
Через какое-то время появилась первая жертва среди мирного населения… Смерть, которую до конца осознать не мог никто. Люди инстинктивно собирались в группы и стояли весь день на улице, вслушиваясь в происходящее и так до сумерек, после чего все с ужасом расходились по домам в полной тьме. Смерти и ранения односельчан стали почти ежедневными, погиб мой одноклассник – его разорвало, части его тела везли на кладбище в тачке.. Некоторых вынужденно похоронили на огороде, так как на тот момент кладбище было уже заминировано. К сожалению, были ранения и у детей, дети гибли…
Для понимания нашей тогдашней реальности – пятиминутная зарисовка из жизни: выхожу на улицу, напротив соседи сидят на лавочке, иду к ним, и тут – взрыв позади соседского дома, клубы выше крыш, земля уходит из-под ног. Соседи пригибаются и вжимаются в забор, а я падаю на землю и, падая, вижу, словно в замедленных съемках, как летят осколки, некоторые – очень крупные. Все посыпалось, но все живы, снаряд прилетел в огород к соседу, куда мы выходили буквально за 30 минут до этого – посмотреть, как он красиво посадил картошку…
Первые недели две я вообще не думал ни о живописи, ни о чем подобном. Интенсивность обстрелов и понятие о том, что надо выжить – вот что было на уме, а внутри четко сидело осознание, что Украина победит. Это я говорил всем на улице и просил не отчаиваться, так как хуже отчаяния и паники нет ничего. Еще больше убедился в том, что они потерпят поражение, когда через неделю оккупанты включили громкоговоритель на здании школы и понеслась какая-то жуткая музыка и речь о том, что «мы братья» и разная чушь в подобном роде. Все это вызывало ощущение, будто нас захватили фашисты и пытаются что-то пропагандировать, что мы в концлагере.
Жителям нужно было ходить с белыми повязками на руке, иначе могли открыть огонь на поражение. Во многих направлениях проезд был закрыт, множество людей даже не могли попасть домой, так как в их жилищах заселились российские солдаты. В основном это были дома вдоль трассы и дворы, где стояла техника. Зима, холод, обстрелы и общее состояние разрушения – все это напоминало какой-то армагеддон.
Все это вызывало ощущение, будто нас захватили фашисты и пытаются что-то пропагандировать, что мы в концлагере.
Были неоднократные зачистки. Заключались они в том, что группа солдат, в черном и на трех «тиграх», проезжали по улице и заходили в каждый дом. Если дом был пуст и люди выехали, они взламывали замки и заходили внутрь. Искали патриотов, националистов и «атошников». Мужчин заставляли раздеваться догола, выискивали наколки, как я понимаю, связанные с армейской тематикой. Все это было, как минимум, унизительно, тем более, мы уже знали, что они много кого забирали в штаб и там избивали. Также запрещалось носить телефоны, у многих их просто отобрали, у других – разбили и вытащили симкарты.
Уже дней через десять началось мародерство. У оккупантов, как понимаю, была регулярная ротация и они тянули из домов людей все, что им хотелось: и телевизоры, и инструменты, и другие вещи. Грузили все на военную технику и вывозили. Автомобили, какие им понравились, тоже забрали у населения и вывезли. Те, что не смогли завести – просто разбили и сделали непригодными. В домах, где не проживали люди – просто полнейшее свинство и грабеж в наихудшем виде. Все это сразу давало мне понимание, что ни о какой победе им не мечтать.
Война со многих сняла маски. Были мародеры и среди «своих». Были и люди, открыто поддерживающие оккупантов, многих я знаю и не понимаю их поступков и действий, зачастую они вели себя хуже российских солдат. Естественно, несмотря на ежедневную опасность, осколки, взрывы – хотелось писать картины. Я погружаюсь в это состояние – это всегда была моя отдушина и способ изолироваться от внешнего мира. Сначала хотелось написать именно об этих ночных всполохах, грохоте, страхе. Потом – про боль и неизвестность перед лицом будущего.
Война со многих сняла маски. Были мародеры и среди «своих». Были и люди, открыто поддерживающие оккупантов.
Кстати, мы все время слушали радио – там, как и раньше, часто звучал гимн Украины, но теперь мы, как никогда, слушали его с гордостью и слезами.
Дней через 20 нашу улицу накрыло кассетными снарядами, обошлось без жертв, но с массовыми разрушениями. Сгорел дом и машины на нашей улице, люди чудом уцелели, одна кассета влетела прямо в крышу помещения, где я храню свои картины. Заряд разорвался в потолочном пространстве, осколки прошили большинство картин и домик в целом. Это было больно, как будто попали в меня… И одновременно страшно от того, что прилететь может куда угодно.
Впоследствии вокруг было много прилетов и разрушений, осколков. Лишь чудом мы и наши соседи остались живы, и животные, кстати, тоже – у нас и у соседей и кошки, и собаки.
Все это время, как я думаю, меня спасала вера в победу Украины и любовь к моей жене – я ее люблю всем естеством и без нее не представляю своей жизни, – а также любовью отца к сыну. Я верил, что мы обязательно выживем! Каждое утро и вечер я молился Богу, просил его защитить нас и всех родных, и всех, кого знаю… Очень просил и верил в это и в свою любовь – как мне кажется, она сильнее всех чувств на свете.
К сожалению, я не делал запасов красок, их было немного, но две картины я написал. Одна – как отражение эмоций от происходящего: каждодневное гнетущее ожидание вечера, закат и страшные ночи, холод и неизвестность. Мотив второй был навеян тем, как я в дни войны смотрел на нашу улицу: иссиня-голубое небо и рыже-желтый забор, напоминающие флаг Украины, дома, как призраки, некоторые – без людей, опустевшие, а еще – рябина на улице с красными, как кровь, ягодами…
Картину с цветами украинского флага я поставил среди других полотен и каждый день это было странное ощущение: ведь были обыски, мало ли что у НИХ в голове. Но я понимал: то, что я делаю – правильно.
Что я могу сказать после этих 72 дней. Изменился ли я как человек? Как художник? Как гражданин Украины? На все эти вопросы мой ответ «да», однозначно. Это к лучшему или к худшему, я не знаю, но много что во мне не будет прежним. Одно знаю точно: мы выжили, потому что держались вместе, всей улицей, потому что была вера, очень сильная вера в себя, Бога, любовь и ЗСУ. А также надежда, что когда это закончится – однозначно закончится победой Украины. Чтобы мы все сделали выводы, и, объединившись, восстановили страну, и без пафоса, без воровства сделали из Украины процветающее государство. Мы свою громаду будем восстанавливать и приложим все усилия для этого, потому как сейчас именно единство людей нашей страны и есть та сила, которая остановит этот мерзкий кошмар и ужас, наследие коммунистической утопии, олицетворением которой является россия.
Мы выжили, потому что держались вместе, всей улицей, потому что была вера, очень сильная вера в себя, Бога, любовь и ЗСУ.
Я только три дня как выехал в Харьков, в Тишках еще идут бои. Картины пока не смог вывезти, надеюсь, скоро оккупантов оттеснят к границе, можно будет вернуться, вывезти полотна и приняться за новые с позитивным настроением. Средства от продажи своих работ я планирую адресно направить на восстановление и процветание нашей Циркуновско-Тишковской громады. Все вместе мы сможем это сделать, ведь смогли же всей улицей продержаться 72 дня в непростых условиях оккупации!
